Андрей Воронков родился в Москве в 1982 году. Закончил химический факультет МГУ в 2004 году, в 2009 году защитил кандидатскую диссертацию по теме «Компьютерный дизайн органических соединений, регулирующих сигнальный путь Wnt/Frizzled». В 2009 году, сразу после окончания аспирантуры, уехал работать в Университетскую больницу Осло (Rikshospitalet Oslo universitetssykehus).
Indicator.Ru
Справка
— Чем вы сейчас занимаетесь? Где можно использовать результаты ваших исследований?

— Я занимаюсь исследованием суперкомпьютерных вычислений в разработке лекарственных препаратов. Это хемоинформатика и биоинформатика — области на стыке химии, биологии и информатики.

— Почему вы решили уехать?

— Я хотел продолжить научную работу и уехал заниматься темой своей кандидатской диссертации — компьютерным моделированием лекарств для конкретной биомишени — Wnt/Frizzled. Мне нужно было их тестировать, а для этого требовались деньги. В России по моей тематике не было лабораторий, поэтому я связался с коллегами в Норвегии. Мы начали обсуждать возможность тестирования соединений, которые я разрабатывал. И потом они пригласили меня на своего рода стажировку, мы подали совместное заявление на грант, я его выиграл, приехал к ним на три месяца, затем остался еще на три. Выиграл еще один грант на год, и потом еще два-три года мою работу финансировали. Так что, в общей сложности я проработал в Норвегии четыре года.

— Как вы выбирали место за рубежом? Вы рассматривали конкретные институты, искали место в определенной стране или что-то другое?

— Я выбирал по двум параметрам. Первое — это тематика работы. Второе — по международным рейтингам. Норвегия считалась одной из самых благополучных стран, с самым высоким уровнем жизни.

— Что вы хотели получить от отъезда из страны?

— Во-первых, это, конечно, была зарплата. На момент отъезда у меня были жена и ребенок, их нужно было содержать. Это главное. Во-вторых, как я уже сказал, это тематика моих исследований. В-третьих, общий комфорт. На тот момент я еще жил воспоминаниями 90-х – начала 2000-х годов, и все в России казалось малоперспективным с точки зрения науки и, вообще, уровня жизни. Поэтому я ориентировался на международные рейтинги и репутацию страны.

— Ожидания оправдались?

— В первые годы до некоторой степени оправдались. С материальной точки зрения там неплохо, хотя первое, с чем я столкнулся, — это то, что более высокий уровень доходов коррелирует с таким же высоким уровнем цен. То, что можно было позволить в Норвегии, конечно, намного меньше того, что я мог бы позволить себе в России, имея такую же зарплату.

— Насколько сложным и дорогим оказался переезд в Норвегию?

— Это не было ни сложно, ни особо затратно. Мы поехали с минимумом вещей. Квартиру нам предоставляли бесплатно. Сложнее было переехать обратно в Россию.

— Почему решили вернуться?

— Во-первых, у меня появилась работа в России с не меньшей оплатой, чем в Норвегии. Еще живя в Норвегии, я начал работать удаленно, периодически приезжал в Россию. Потом выиграл грант МФТИ.

Во-вторых, в России другие семейные ценности. Человеку, выросшему в русской культуре, с семьей психологически комфортнее жить именно в России.

— Что стало неожиданностью при переезде в Норвегию?

— Главное — это, конечно, цены в магазинах. Я как-то не ожидал, что цены могут отличаться в разы. Я не мог представить, что практически на все товары, особенно первой необходимости, цены будут в несколько раз выше. Одежда или электроника стоят примерно столько же, сколько и в Москве. А вот хлеб, картошка — в четыре-пять раз дороже. Все самое нужное было дороже ровно на столько же, на сколько выше была зарплата.

Со временем у меня стало появляться ощущение, что иностранцев там не воспринимают как членов своего общества. На тот момент в нашей команде работали вьетнамцы, француз, китаянка, американка. Больше половины коллектива были иностранцы. И ко всем иностранцам, может быть, за исключением граждан США или Британии, Франции, Германии, отношение у норвежцев снисходительное и высокомерное. Наш руководитель был немцем и даже к нему норвежцы так относились. Довольно часто можно было слышать какой-то негатив за спиной про него (на мой взгляд, незаслуженный).

У норвежцев такая культура: они перфекционисты в пределах принятых в их обществе правил. С одной стороны, все комфортно, но, с другой стороны, постоянно проскальзывает какой-то негатив. Доходит до смешного. Если за ланчем ты ешь не такую еду, как все, норвежцы начинают подкалывать. Они все очень похожи между собой. У них одинаковый режим дня, они ездят в одинаковые числа на одинаковые праздники, едят одинаковую еду, которую считают очень здоровой. И отклонения от их правил приводят к непониманию и отрицательному отношению.

Я почувствовал, что в России люди намного более свободны от государства и друг от друга, чем в Скандинавии. Это касается всего. Взять, например, архитектуру. В Норвегии все красиво и аккуратно, но у них примерно десять разрешенных типов домов, которые все строят. Если приехать в то же Подмосковье, то каждый волен строить то, что ему хочется. Возможно, все это выглядит эклектично, более неказисто, но у человека, который строит дом, гораздо больше свободы выбора именно в России.

Портовый квартал Брюгген в Норвегии
Wikimedia Commons
Сейчас у меня есть вид на жительство в Норвегии, деньги на то, чтобы жить в любой стране Европы, но пока не хочется. После того как у меня закончился контракт, я ждал вида на жительство полгода и жил на пособие по безработице. Я не мог содержать семью, жена не могла работать, так как у нас было уже два ребенка. Семья уехала в Россию, и я жил полгода один. Наверное, это было худшее время в моей жизни, и получение вида на жительство пока себя не оправдало.

— Каков размер пособия по безработице в Норвегии?

— Сначала оно составляло 80% от зарплаты, последнее, что я слышал, — это 60% от зарплаты. Их выплачивают в течение срока до двух лет. Но в реальности там очень все «пригнано» друг к другу. Моей зарплаты хватало только на то, чтобы обеспечивать себя и семью, снимать квартиру. За четыре года у меня не было возможности что-то сэкономить.

Если у вас есть неработающая жена и дети, то все банки отказывают в ипотеке. Конечно, можно схитрить и обмануть банк, сказать, что у вас нет жены и детей, получить кредит. Но я не стал этого делать и очень рад, что не нужно еще 30 лет выплачивать долги. Когда снижается зарплата, которой и так едва хватает, то сразу уходишь в минус. В Норвегии в семье обычно работают двое. У них ипотека, один-два ребенка. Три ребенка — это уже передел. Если же в семье работает один человек, то, как только кончается контракт или снижается зарплата, жить становится невозможно.

— Что вы могли бы посоветовать вашим коллегам в плане организации, ведения, выполнения научной работы? Какие полученные новые знания вы применяете в России?

— Во-первых, надо как можно больше общаться с коллегами. Когда я был в России, я часто опасался делать что-либо без согласования с начальством. Когда я поработал в Норвегии, я осознал, что ученым, руководителям, инвесторам, компаниям принципиально важны знания человека. То есть специалист, у которого, может быть, не очень хорошее образование, но есть знания в определенной области, которые востребованы его коллегами, быстрее найдет себе работу, заведет связи, чем человек с дипломом Гарварда, но без специализированных знаний.

Если человек — специалист в какой-то области, он не должен бояться общаться со своими коллегами по всему миру. Это общение очень обогащает контактами и знаниями, способствует научной работе. Любой титулованный и именитый профессор всегда ищет себе молодых помощников. Так что, если человек разбирается в какой-либо тематике, не нужно стесняться обращаться даже к какому-то очень известному ученому, нобелевскому лауреату и начинать научный диалог.

— Что, как вы считаете, необходимо изменить в организации научной деятельности на уровне научных организаций и на уровне государства?

— Я считаю, что в России довольно слабо развита медицина, медицинские технологии и фармацевтика. За границей академические организации тоже не являются основными носителями компетенций в этой отрасли. Основная наука, даже не совсем прикладная, делается в частных компаниях, в корпорациях. Мне кажется, что очень большое количество научных исследований, технологий могли бы в России делаться частными компаниями.

Сейчас у нас, может быть, не очень хорошая международная политическая ситуация с западными странами, но есть много успешных фармацевтических компаний в других странах: в Китае, в Индии, в Японии, в Сингапуре. Нужно открывать совместные научно-исследовательские центры с частными компаниями. Мне, например, помог механизм ICO и криптовалют, мы смогли привлечь в свой стартап инвестиции. Думаю, что в России нужно создавать кластеры для узкоспециализированных, причем даже международных, стартапов.

Еще я бы посоветовал учитывать фактор комфорта жизни для ученых. В качестве примера можно взять Калифорнию и делать наукоемкие кластеры не только в окрестностях больших городов, таких как Москва и Санкт-Петербург, но и обратить внимание на южные регионы России, регионы черноморского побережья. Лично я был бы заинтересован в том, чтобы переехать в кластер, расположенный, например, в Сочи. Сейчас такая работа ведется, многие рассматривают криптовалюты для инвестиций в Крым, для создания там инновационных кластеров. В Имеретинской долине в Сочи тоже хотят делать что-то подобное. Развития большого количества малых и узкоспециализированных стартапов, децентрализация финансирования, развитие частного сектора совместно с государством, которое будет предоставлять площадки — вот правильное направление. В принципе, наше государство в этом направлении и двигается.

— Насколько я знаю, кроме научной работы, у вас есть еще и стартап. Расскажите о нем поподробнее.

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ
Ключ на стартап: почему сантехники не могут научить менеджменту
Технические науки
— Он называется SONM (Supercomputer Organized by Network Mining — суперкомпьютер, организованный сетевым майнингом), в июне привлек 42 миллиона долларов. Это проект туманных вычислений, объединения мощностей частных компьютеров, любых вычислительных устройств в некий вычислительный туман, вычислительную систему, которая может решать любые вычислительные задачи. Мы начали ее делать с расчета молекулы, создания лекарства, а пришли к идее создания стартапа общего плана — распределенного суперкомпьютера общего назначения.

— Как блокчейн можно применять в сфере организации науки и госуправления наукой?

— Есть два момента. Механизм ICO и криптовалют — это полная замена и очень хорошая альтернатива всем механизмам привлечения инвестиций в стартап. Здесь единственный вопрос связан с репутацией и ответственностью управленцев. Кому-то нужно больше кнута в виде кредита под залог и чтобы постоянно довлел дамоклов меч сложных процентов. Я, например, вообще не могу работать, когда на мне висит кредит. В Норвегии я попал в тяжелую ситуацию, когда мне нужно было на месяц взять кредит. И это был худший месяц в моей жизни.

Что касается госуправления, то все ключевые точки, где человеческий фактор и злоупотребление полномочиями может иметь место, можно заменить на умные контракты. Например, управление пенсионным фондом может по неким алгоритмам быть автоматизировано через умные контракты.

Другой пример — это проектное финансирование. Если бюджет превышает определенную долю, в умных контрактах сразу написано, куда, кому пойдут эти деньги, как они будут распределяться, отслеживаться. Все это будет автоматизировано. Цель блокчейна совместно с умными контрактами и искусственным интеллектом в том, чтобы люди вообще не работали, а занимались тем, что они хотят.

— Есть ли что-то, что вы хотели бы изменить в вашей работе за рубежом, что-то, что в России, с вашей точки зрения, лучше?

— В Норвегии я бы ослабил очень жесткий контроль над человеком. Пойти работать из дома там невозможно. Можно чуть позже или раньше уйти с работы, там небольшой рабочий график. Рабочая неделя у них официально 35 часов, есть час на ланч. Если коллектив очень либеральный, то можно сократить рабочий день до пяти часов. Но в криптовалютных стартапах, например, вообще нет никакого графика, сотрудник приходит, когда хочет, и работает столько, сколько хочет. Эффективность от такого графика только повышается.

Также в Норвегии контролируются средства коммуникации. В медицинском университете, например, не разрешали пользоваться скайпом. При этом это не имеет отношения к конфиденциальности данных, потому что флешками можно пользоваться, электронной почтой тоже. Любые конфиденциальные данные при необходимости можно забрать. Там много подобной бюрократии, похожей на худшие издержки СССР. В России такого контроля нет.

— Назовите три вещи, по которым вы скучали, когда жили в Норвегии?

— Во-первых, я скучал по своим родителям. Во-вторых, по Москве, по динамике, по людям. В другой стране прежде всего скучаешь по русским людям с широкой душой. В-третьих, по круглосуточным магазинам. В Европе вечером ничего не работает кроме ресторанов и фаст-фуда. А в воскресенье вообще невозможно что-либо купить, кроме ограниченного стандартного набора еды в круглосуточных магазинчиках.